– Что я тятьке скажу?
– То и скажешь – в бою с нечистью погиб, честно сложил голову.
– А как же, – Андрей кивком головы указал на тело брата.
– Он с честью сражался с оборотнем-старушкой и то, что именно он пострадал – беда его, а не вина. На его месте мог оказаться любой из нас.
Я обвел глазами дружинников. Все стояли, потупясь. Чувства раздваивались: с одной стороны – проверенный в боях ратник, наш верный товарищ, с другой – злобный и кровожадный волкодлак. Но теперь зло повержено, в каком бы обличье оно не было.
– Так и скажем князю, а ты, Андрей – тятеньке своему, что Михаил сражался с нечистью и погиб, как воин. Думаю, хоронить в земле с отпеванием… – я замялся, – не очень правильно, закопать, как злыдня, просто бросив в яму – опасно, вдруг в полнолуние оживет. Предлагаю сжечь на погребальном костре, как это делали наши предки, как викинги делают до сих пор.
Все молча разбрелись по лесу, собирая сухой валежник. Охотник выбрал сухостой и срубил его небольшим топориком.
На порубленные стволы деревьев уложили тело Михаила, обложили валежником. Андрей поджег костер, и мы отошли, наблюдая, как разгоравшееся пламя охватило тело.
Обратно тоже шли молча, в мрачных раздумьях. Вот потерян наш товарищ, а началось все от неопасной вроде бы на первый взгляд раны. И каждый думал – а если завтра меня укусит, поцарапает, порвет когтями какая-нибудь тварь, во что я могу превратиться? Превращусь ли в мерзкое создание, и мои товарищи будут вынуждены меня убить? Нет ответа. Такие размышления угнетали всех.
Расстались с охотником у его избы.
– Дальше дорогу найдете?
– По следам найдем.
– Спаси вас Бог за помощь!
Охотник низко поклонился, мы ответили тем же.
Уже начало светать. Мы выбрались на дорогу, зашли на постоялый двор.
– Кушать будем ли?
Все отказались.
– Тогда спать, сегодня ночью снова на Муром пойдем.
Большого энтузиазма мое сообщение не вызвало. Однако вечером все с большим аппетитом поели, умяв небольшого жареного поросенка. Я так понял – это и завтрак, и обед, и ужин.
Оседлав лошадей, мы выехали на дорогу. Почти до самого Мурома ехали спокойно, хотя и в напряжении. И буквально за пять верст до города, когда уже начало светать, послышались крики. Кричали люди – впереди, за поворотом дороги явно шел бой.
– Вперед, оружие к бою! – скомандовал я. Пришпоренные лошади рванулись вперед.
Впереди стоял обоз, слышались удары железа о железо, мелькали смутные тени.
От обоза к нам рванул мужичок в одной рубахе и штанах, теплой одежды – шапки, тулупа – на нем не было. В руках он держал оглоблю.
– Рятуйте, люди добрые, – тати напали, живота и добра лишают!
Ратники вмиг повеселели: тати – это не нежить! И сами рванули вперед, прямо в самую гущу свалки. Засвистели сабли, раздались крики боли и предсмертные хрипы.
Я слегка растерялся – кого бить? Одеты одинаково – все в овчинных тулупах, все кричат, машут кулаками и топорами. Как бы обозных не побить!
Я привстал на стременах и крикнул что есть силы:
– Обозники – на сани! Остальных – руби!
Даже в пылу схватки меня услышали. Отбиваясь от нападавших, пятеро мужиков вскочили в сани поверх холстин, что укрывали товар.
В два прыжка моя лошадь оказалась возле дерущихся. Я замахал саблей, с другой стороны обоза устроили мясорубку мои сотоварищи. Несколько мгновений – и от обоза прыснули в лес трое оставшихся в живых разбойников. Герасим не оплошал и из лука успел завалить еще одного татя.
Мы спрыгнули с коней. Разгоряченные боем мужики стояли на санях, сжимая в руках топоры. Сзади подбежал мужик, что кричал «Рятуйте!». В руках он все еще держал оглоблю.
– Что случилось?
Наша помощь и мой строгий голос оказали отрезвляющее действие. Мужики повыпрыгивали из саней и собрались передо мной. Мужик с оглоблей заговорил:
– Купец я Муромский, Твердила, Антонов сын. Вот решил с утречка пораньше из Мурома в Мошкино, а там, ежели повезет – и в Егорьевск. Слыхал, что на тракте балуют, да думал – обоз небольшой, лошади справные – проскочу. Кабы не вы – всех живота бы лишили. Вот уж спасибочки! Чтой-то лица мне ваши незнакомые, не муромской дружины.
– Из Москвы, княжьи дружинники.
Какого князя, уточнять я не стал.
– Вот спасибочки. Может, до Мошкино вместе двинемся?
– Твердила, где твое Мошкино, а где Муром? Мы же в Муром едем, тут и осталось пути всего ничего.
– Ну да, ну да. Так из Мурома вы в Мошкино?
– Это уже вечером.
– Да как же это? Кто же ночью в дорогу собирается?
– Нам так надо. Хочешь – переночуй в Муроме, а вечером – с нами. Не хочешь – твое дело. Я в сопровожатые не набивался. А что везешь?
– Мягкую рухлядь.
Я приподнял холстину. На санях лежали увязанные шкурки бобра, соболя, куницы. Я непроизвольно присвистнул. Да ведь это серьезный товар, больших денег стоит. Зимой шкурка у зверья пушистая, мех прочный и теплый, скорняками куда выше ценится, чем летний. По весне на такой мех как раз самая цена.
– Ты что же, Твердила, такой товар – и без охраны?
Глазки у Твердилы забегали. Вот жмот, на охране решил сэкономить. Наверняка про нечисть знал, как и про то, что она лютует в основном по ночам. Прикинул, что если обозов на дороге нет, то и разбойников не будет – и просчитался.
– Собирай своих убитых, коли есть. Трупы татей – с дороги, чтобы не смердели. И решай – день ждать в Муроме и ехать с нами или сам дальше иди.
– Спасибочки, ратники! Мы уж тут как-нибудь.
Я обернулся к дружинникам:
– Все целы?
– Все!
– Тогда вперед!
Ворота в городе уже были открыты, солнце освещало верхушки надвратных башен. После схватки у всех проснулся аппетит, и мы здорово тряхнули мошной в трактире, а после – завалились спать.